Последнее слово сбилось на дружный хохот, я насмешливо хмыкнула, одновременно шмыгнув носом, и отстранилась от своего наставника, со стыдом глядя на мокрое пятно на его пончо. Потом поймала его внимательный, изучающе-оценивающий взгляд и кивнула, чувствуя смущение.

– План удался, истерика предотвращена. – Я попыталась улыбнуться, но вышло не очень. Язык немного заплетался, а в голове все мысли словно погрузились в туман – я еще в первый раз запомнила, что напиток островитянина невероятно крепок, а уж если меня унесло на балу с вина…

– Послушай меня, Эля. – Харакаш замахал перед моим лицом рукой, потом вытянул вверх указательный палец, и я, благодарно кивнув, сфокусировала взгляд сначала на нем, а потом, с замедлением, на лице островитянина. – Сегодня ты будешь спать очень крепко. А завтра будет новый день и новая история. Подчас мы все совершаем ужасные вещи, но ты не должна дать им сломать тебя. – Он смотрел на меня требовательно и строго, и я медленно кивнула. Пусть мое тело сдавалось под напором того пойла, которое я выпила, но мозг все еще работал. – Если ты когда-нибудь сломаешься, Она победит, и все, что ты сделала до этого, будет напрасно. Его смерть и все другие будут напрасны. У каждого из нас есть путь, и ты должна пройти свой до самого конца, благо тебе нет нужды делать это в одиночку. – Харакаш вдруг широко улыбнулся, и я невольно улыбнулась в ответ, а потом – протяжно зевнула.

Понимающе цокнув, островитянин встал, поднял полог шатра и громко позвал Альвина, сообщая и ему, и всем присутствующим, что он бы такого оруженосца, который своего господина оставил после тяжелого дня в доспехах, а сам песни распевает, выпорол бы хворостиной, как шелудивого порося. После – тут же напомнил всем, что выходить с рассветом и идти до самого вечера и песни песнями, а сон по расписанию.

Народ заворчал, тихонько проходясь «по матушке» этого «лысого рыбожора», и стал расходиться, а Харакаш пропустил в шатер Альвина, которого, кажется, совершенно не смутила прилюдная отповедь.

– Сам-то справишься? – Островитянин кивнул на меня, и я протянула к Альвину руки, облаченные в латные перчатки, что так и не смогла снять сама.

– Справлюсь, – уверенно произнес оруженосец, сделал шаг ко мне… и мир вдруг наполнился уютной темнотой, унося меня в глубокий и крепкий сон, через который едва слышно прорвался голос мастера меча: «Я так и думал…» – и два тяжелых мужских вздоха.

Я проснулась внезапно для самой себя. Просто открыла глаза и некоторое время смотрела в полумрак над головой. В голове царила странная вязкость, мысли всплывали лениво, словно глубоководные обитатели, вдруг решившие посмотреть на резвящуюся в блеске лучей пеструю рыбку.

Воспоминания вчерашнего дня поднимались из темноты и вставали перед глазами. Поверх них звучали слова, сказанные мне мастером меча.

«Если ты когда-нибудь сломаешься, Она победит, и все, что ты сделала до этого, будет напрасно. Его смерть и все другие будут напрасны», – повторила я шепотом, медленно, перекатывая каждое слово на языке.

Я убийца. Я должна была стать ею рано или поздно, какими бы высокими целями я ни прикрывалась и как бы себя ни оправдывала. Ханс стал первой шаткой ступенькой. Сейчас или идти вверх, или срываться в бездну. Последнего я себе позволить не могу и не хочу! Я не фанатик, не слепое орудие в Ее руках. И никогда им не стану!

Резко сев и сунув ноги в холодные сапоги, я встала и, откинув крышку сундука, на ощупь нашла молитвенник комтура, который тот дал мне незадолго до трагических событий в Роне. Света божественной печати с ладони хватило для того, чтобы разглядеть текст. Страницы тихо шуршали под моими пальцами, пока я искала нужное. Молитвенник был исписан несколькими почерками, схожими лишь в убористости, но самым ценным для меня являлось написанное на полях совсем иначе. Большего сокровища Ханс не мог мне дать – любовно и скрупулезно перенесенный на бумагу опыт и мысли множества храмовников до него.

«Знал ли ты об этом? Наверняка знал. Сколько раз твои пальцы касались бумаги? Кто был автором тех слов? Ты ведь, полагаю, давно расшифровал их… Надеюсь, ты обрел то, к чему стремился, и все это было не напрасно», – обратилась я мысленно к Хансу.

Мой палец остановился на нужной странице – разбирать написанное на полях оказалось тяжело: кажется, тот, кто писал, или сам не до конца понимал, что переписывал, или просто специально сделал текст почти нечитаемым, но я нашла фрагмент, который засел в моей памяти. «Не остается надежды» – слишком уж странные слова для любого, кто мог обладать этой вещью, или любого, кто переписывал более раннюю копию молитвенника.

Я снова сунулась в сундук, вытаскивая из него «тетрадь» для упражнений в письме. Где-то в глубине моего сознания бродили заемные знания об этом тайном храмовом языке, но полагаться на них было непозволительно.

Не в этом случае.

Закусив губу и тихо ойкнув оттого, что попала в прокушенное место, я сбросила сапоги, снова залезая в кровать, укрылась одеялом и стала сосредоточенно вчитываться в чужие размышления, то и дело сверяясь с другими частями молитвенника, когда слово приходилось собирать буквально по буквам, и периодически пользуясь алфавитом, что с каллиграфической четкостью был выписан на первой странице тетради самим комтуром.

Постепенно разрозненные фразы и обрывки слов складывались в текст, а страницы неумолимо подходили к концу.

«Во мне не остается надежды и веры. Мы убиваем и умираем, но за что? Во мне живет лишь страх, тогда как в нем пылает ярко гордость быть избранным, его честь и его страсть к ней. Мои песни еще живы, как и его. Я все еще могу…» – Я споткнулась там, где фраза обрывалась, пытаясь разглядеть еще хоть что-то на полях этого разворота, что дополнило бы, закончило предложение. Но ничего не было – следующий разворот и следующие слова словно были написаны через какой-то промежуток времени, в них сквозила воля и опыт другого человека.

«Нет сомнения. Вне зависимости от его воли я продолжу то, что начал. Я чувствую свою смерть, но пока я нужен ему – я смогу сражаться за нас. Она все еще со мной».

За стенами шатра раздался сигнал к побудке, я лишь размяла затекшую шею и прищурилась, сопоставляя буквы и составляя очередную фразу. Она была настолько плохо прописана, что я потратила на нее времени едва ли не больше, чем на весь предыдущий фрагмент.

«Это внутри тебя. Ничто не способно ее отнять…» – Я билась над текстом последних страниц, когда за пологом раздался нарочито громкий кашель мастера меча.

– Входи, – бросила я, даже не поднимая головы, зная, что природное любопытство, которое этот человек сумел сохранить, не даст ему прерывать моего занятия.